7-ое января 1947 года. Лагерь Ди-Пи в Регенсбурге. Мне 10 лет. Мама, папа и я сидим на кухне, служащей  столовой, гостиной, и гостевой спальней, и каждый занят своим делом. Мама вяжет. Папа читает газету, а я книгу. Вдруг на площадке перед входной дверью  раздаются голоса, затем звонок. Мама открывает дверь, и в нашу маленькую переднюю  вваливается человек шесть скаутов. Остальные не помещаются и остаются в коридоре. 

– Да это же мои ребята! – радостно восклицает мама, узнав своих учеников и моих однокашников. А ученики на приветствие только улыбаются и дружно начинают петь:

– Рождество Твое, Христе Боже наш…

Соседи приоткрывают дверь.  Ребята поют тропарь, затем «Дева днесь», и дружно поклонившись, поздравляют нас всех с Рождеством Христовым и Новым годом. Теперь можно здороваться, но не задерживаться. Надо  обойти весь русский поселок, и они громыхают вверх по лестнице, чтобы продолжить петь и поздравлять жильцов уже второго этажа. 

Мы так растерялись, даже папа. Уже спустя время он сказал: ведь полагалось что-нибудь дать ребятам.  Ни мама, ни я раньше колядующих не видели. Более того, я даже не знала, что это такое. Соседка же так расстрогалась, (вспомнилось далекое детство и навсегда потерянный дом), что она расплакалась и легла в постель. 

Ребята, между тем,  пошли к соседнему дому. 

– Хочешь идти с ними? – спрашивает мама.

– Хочу!

– Ну так одевайся!

Я быстро одеваюсь и бегу за толпой. Меня встречают радостно. 

Никогда не забуду это  колядование. Нас  человек 20. Мы подходим к парадной, поднимаемся по лестнице, собираемся на площадке. Шушуканье смолкает. Один из нас звонит в дверь, и, когда ее открывают, начинаем петь:

– Рождество Твое, Боже наш…

Глаза блестят при свете свечи в вертепе. Изо рта струйками поднимается белый пар. Щеки горят. Холодно. Мы поеживаемся, переминаемся с ноги на ногу, смотрим друг на друга и поем.

На нас смотрят удивленные и умиленные лица. 

– Ой, молодцы ребятки! – говорит старушка, открывшая нам дверь, и вытирает слезы. – Двадцать пять лет не слыхала колядок!

После пения подставляем мешок и в него сыплются деньги, яблоки, конфеты, печенье, а муж той самой бабушки, которая 25 лет не слышала колядок, сунул в мешок кольцо польской колбасы, что для голодного послевоенного времени было откровенной  роскошью. 

Оживленной гурьбой ходим по лагерю. Ночь морозная и лунная. Поселок искрится, как будто его осыпали слюдой. Наезженная подводами и санями дорога блестит серебром. Мы скользим по сверкающему льду, топаем по хрустящему снегу, весело переговариваемся. Мы счастливы и думаем, что на свете нет лучших людей, чем вот эти наши спутники. Радуемся празднику,  дружбе и красоте лунной ночи. 

Возвращаюсь возбужденной и рассказываю подробности: как мы пели, как нас встречали, как щедро угощали нас, как у одной квартиры руководитель Борис Лузин скомандовал: «Мешок вперед!», и все рассмеялись.

– А ты ничего не нашла у нас в коридоре? – спросила мама.

 Я заметила, что там стояли санки, но не придала этому значения, и ответила:

 – Нет.

 – А ты посмотри.

Я вышла.

– Санки, — сказала я равнодушно. – Это, наверное, Кира забыл. У него такие.

– У Киры старые, а это новые. Посмотри внимательно, может быть это твои.

– Да нет же у меня санок!

– Так может быть, ребята принесли, — сказал папа.

– Мне санки?

– У тебя же нет санок, так это тебе, — сказала мама.

– Мне санки? – повторила я, не веря своему счастью. – Ведь я уже получила на Рождество подарки.

– А почему бы еще не получить? – спросила мама.

– Ну, хватит, — сказал нетерпеливо папа.  – Это тебе мама принесла. 

Мама хотела что-то сказать, кажется, насчет Деда Мороза, но передумала. В него я уже как-то больше не верила. Хотя сюрпризы бывали. Вот, например, в сочельник, я вернулась из церкви, а на столе украшенная елка и под ней чудная кукла. Так что уже был Дед Мороз, а тут еще и санки?? Я никак не могла поверить, что санки именно мне, и при первой же встрече со  своими одноклассниками спросила:

– Это не вы ли оставили мне санки, когда колядовали у нас?

У Оли и Маруси глаза стали совсем круглыми, и они отрицательно замотали головами. А Кира сказал, что его санки дома и никак не могут быть у меня. Папа, наконец, убедил меня, что мама мне купила санки. Не верила я своему счастью, вот и все. 

                                                                                 ***

Это были самые хорошие санки в школе! Лёгкие, быстрые. Ни у кого таких не было. Раньше я каталась со Светланой и Леной, но их санки намного уступали моим. Однако к их санкам все относились с большим уважением. Они были сделаны дедушкой Светланы и Лены и были сколочены из крепких гладких досок. Папы, разбиравшиеся в столярном искусстве, говорили, что работа отличная. Можно было бы набить на них железные скобки, чтобы они лучше скользили, да где же найти такие скобки? Мои же санки были из полированных гладких перекладин с железным скобками на полозьях и не скользили, а просто летели по снегу.   Однако пока у меня не было санок,  я с удовольствием каталась со Светланой и Леной. Теперь же у меня были свои, и я стала не только независимой, но могла давать и другим кататься. 

Нашим любимым местом катания была узкая дорога за лагерем. Шла она вдоль монастырской белой каменной стены. За стеной был сад, а там «сумасшедший дом», как говорили мы, или  «дом для душевнобольных», как нас учили говорить родители. С другой стороны дорога была обсажена высокими толстыми кленами, а за ними – обрыв. По обе стороны дороги канава. 

Дорога была крутой и на самом верху и внизу делала резкий поворот. Тут надо было изловчиться и проскочить так, чтобы не попасть ни в канаву, ни в дерево. Забравшись на самую высокую точку, мы садились на санки, все вместе отталкивались и неслись вниз. Сидевшая сзади «рулила». Когда на дороге было много катающихся, то приходилось лавировать, потому что скорость развивалась хорошая: бегом не угнаться. Бывали случаи, что сталкивались, наскакивали на стену, на деревья, попадали в канаву, наталкивались на передние санки и ехали цугом. Все это было весело, хотя долго приходилось подниматься в гору. Поднимаясь, мы, конечно, приговаривали: «Любишь кататься, люби и саночки возить».

Раз случайно или нарочно, на наше саночное счастье, грузовик опрокинул цистерну воды на самой вершине холма, и она разлилась по обе стороны – и по полю и по дороге – и превратилась в толстую корку льда.  Вот было катание! 

Особенно красиво было вечером. Заберешься на горку, летишь вниз, а из-под полозьев так и сыплются искры, как бенгальские огни. Дорога ведь была немощеной, каменистой, и некоторые камни пробивались сквозь лед. Они немного тормозили, зато давали такие прекрасные вспышки. Санки Светланы и Лены искр не делали, а из-под моих так бывали целые фейерверки!

Пешеходов на дороге было мало, а когда бывали, то мы во всю глотку орали: «А-а-а-аааа!!!», чтобы пешеход мог вовремя сойти с дороги. Мы же старались объехать его подальше. Пешеход обычно отходил к деревьям, вдоль которых тянулась протоптанная дорожка (по же мы обычно и поднимались). Говорили, хотя я этого никогда не видела, что иногда пешеходов сбивали с ног. 

Раз на санках Светланы и Лены ехало четверо. Шла какая-то женщина и, несмотря на истошное: «А-а-а-аааа!!!», с дороги не сходила. Девочки вынуждены были так круто свернуть в сторону, что угодили в канаву, и санки сломались. Светлана отчаянно хлопнула в ладоши, закричала: «Ой-ой-ой!» и громко заплакала. Лена посмотрела на нее и тоже заплакала, только тихо. Мы остановились и подошли к пострадавшим. Женщина, удостоверившись, что все целы и только санки поломаны, пошла дальше. 

Жаль стало санки, и очень стыдно было идти к дедушке с такими. Мы пошли все вместе. Дедушка только покачал  головой, ругать не стал, а вот бабушка отругала нас всех, что мы такие неосторожные, невоспитанные, ездим, как сорванцы, и вот – сломали санки!

Дедушка санки починил, но советовал больше, чем троим, не садиться, а большим ребятам – вообще не давать. К сожалению, нам скоро запретили кататься по этой дороге. Оказывается, были несчастные случаи. Кто-то разбился, кто-то сломал руку, хотя наши школьники были невредимы, а если и были синяки, то под одеждой их не было видно.

Но главный запрет пришел от городских властей. По этой дороге, время от времени ездили автомобили и грузовики. Она считалась опасной из-за двух поворотов. А тут еще и катающийся на санках народ. Конечно, водители боялись, что они не смогут вовремя затормозить, и могут случиться аварии. 

Разрешили кататься с такой же горки, но прямо через поле. Это оказалось совсем неинтересно. Во-первых, там не было определенной трассы, и поэтому съезжали,  как попало, и поднимались также. Во-вторых, там вместо камней, дававших такие чудесные искры, торчали кочки и пучки травы, тормозившие бег. И туда приходило столько народу, что трудно было лавировать при спуске и при подъеме.

Пришлось ограничиться скромной горкой, а именно дорожкой между огородами, которая шла вверх от нашей улицы до следующей. Она была не крутая, но в конце ее были четыре ступеньки. Так что, если забираться на них и спускаться  сверху, то развивалась приличная скорость. Правда, надо было резко свернуть в одну или другую сторону, как только минуешь заборы, потому что, если ехать прямо, то можно врезаться в бетонные блоки, которые стояли вдоль улицы. Однако наловчившись и разогнавшись, мы, ловко поворачивая  перед блоками, могли проехать еще порядочный отрезок по улице. 

У этой горки было много преимуществ: подниматься легко, идти вдоль заборов по рыхлому снегу и недалеко. Это не то, что вдоль «сумасшедшего дома» – идешь, идешь, устанешь пока дойдешь доверху.  И опасно там не было. Если санки вдруг поедут в сторону, то стукнутся о забор, да и только. Забор – не ствол дерева или каменная стена: руку-ногу не сломает. А об автомобилях и речи не было. Дорожка была исключительно для пешеходов. Наша же улица, на которую сворачивали при спуске, тупиковая. По ней машины ездили так редко, что если жители слышали шум мотора, то все высыпали на улицу,  посмотреть, что случилось. Да и близко было. Как раз наискосок от нашего дома. Из наших окон всю дорожку видно. Мы любили там кататься. 

– Вот наездите, скользко станет, ходить будет трудно, – говорила мама.

– А зачем там ходить? Можно идти по улице, – парировала я.

– Ну, зачем же в обход? По дорожке можно идти напрямик.

– Но людям из тех домов, все равно как идти, по улице или по дорожке,–настаивала я. 

Конечно, все зависело от того, кто куда шел. Одним эта дорожка, действительно, сокращала путь, а другие предпочитали идти по ней просто потому, что она была ближе. 

Однажды кто-то из взрослых поскользнулся, чуть не упал и, конечно,  рассердился, что мы накатали до такой степени. Тропинка вдоль забора стала совсем узкой. Для детских ног как раз, но никак не для взрослого, да еще с ношей. И вот этот взрослый накричал на катающихся (меня в тот раз среди них не было), а кто-то из них довольно резко ответил:

— А почему вы не идете по улице?

На что взрослый еще больше рассердился. Кстати, невежливый ребенок знал, где живет взрослый и что дорожка ему не сокращала путь, вот и пустился на дерзость. В конечном итоге взрослый так рассердился, что у нас со старшим поколением завязалась борьба за горку-дорожку. Сначала взрослые нас терпели, ходили вдоль забора, ворчали и посыпали дорожку золой у самого забора, оставляя санную трассу. Ходить стало легче, но кататься трудней, особенно, когда зола попадала  на трассу. 

Как-то морозной ночью кто-то вылил целое ведро воды с самой верхней ступеньки. Горка обледенела, и, съезжая со ступенек, можно было развить во-о, какую скорость! Сани так разгонялись, что приходилось всем троим рулить, чтобы вовремя свернуть в сторону перед блоками.

После этого взрослые рассердились не на шутку,  и в тот же вечер кто-то рассыпал золу по всей трассе, так, что о катании не могло быть и речи. Ходить стало совсем безопасно, но даже порожние санки тащить стало трудно. Не помогали и свежие слои снега. Как только выпадет немного, покроет золу, так сразу кто-то появляется с ведерком и совочком и посыпает всю дорожку.

Так мы потеряли еще одну горку. Были и другие, но они были короче, дальше, а большинство – слишком маленькие. Так, мы перешли на то, чтобы возить друг друга, а чтобы было интересней, мы изобрели игру «закрыт-кат».

«Закрыт-кат» зародился на той самой горке-дорожке, из-за которой мы воевали. Изобрели мы игру с Олей Кирий. Мы с ней учились в третьем классе гимназии. Утром, сделав уроки, мы ходили кататься на санках. Рулили по очереди. Как-то раз Оля рулила, а я зажмурила глаза. Ух! Как это было интересно! Летишь, воздух свистит в ушах, полозья шуршат, ветер дует в лицо, и не знаешь, когда остановишься и где пролетаешь в данный момент.  Я посоветовала Оле сделать то же самое. И ей понравилось. После этого та, которая была с открытыми глазами, провозила другую некоторое расстояние, а сидевшей с закрытыми глазами надо было угадать, где она находится. Вскоре это перешло в сложную игру. Мы возили друг друга по улицам и задворкам, тащили сани то в одну, то в другую сторону, кружили на месте, стараясь сбить с толку сидящую. Это оказалось настолько интересно, что нам даже горки стали не нужны, хотя мы иногда съезжали с бугорков. Я и назвала эту игру «закрыт-кат», т.е. кататься с закрытыми глазами. 

Однако санки служили не только мне. На них возили картошку, уголь, дрова. Брали их для этой цели и знакомые. Хорошие были санки. Услужливые. Были они у меня три года и с каждым годом становились меньше. В первый год мы свободно садились на них втроем, а на третий – помещалось только двое. 

На третий год они стали ломаться. Сначала стали обламываться одна за другой перекладины. Папа их чинил, подвязывал, подбивал, но это уже было не то. Санки еще были быстрыми и легкими, но дерево уже не блестело,  на нем появились светлые пятна. И они стали   поскрипывать. У других завелись санки не хуже моих. Светлана и Лена продолжали кататься на своем «ящике». Дедушка их нашел железные скобки и подбил ими полозья, но их санки сами по себе были тяжелыми и не могли развить скорость моих. 

                                                                                  ***

Перед отъездом в Америку мы раздавали вещи. Пришлось расстаться с моими книгами, игрушками, костюмами для танцев, кое-какой одеждой. Подруге пошли все мои куклы. Одному мальчику – мой огромный рыжий медведь. Другой получил мою любимую книгу сказок «Как братец кролик победил льва», а каким-то немцам-беженцам достались санки. Глаза их семилетнего сынишки засветились, когда я принесла ему из подвала починенные, подвязанные, с подбитыми планочками, санки. Они все еще хорошо бегали, но мне они стали малы. С ними было грустно расставаться. Ведь у меня было связано с ними  столько чудесных воспоминаний.

Интересно, долго ли они прослужили своему новому хозяину? Вполне возможно, что какой-нибудь ранней весной, когда уже не предвиделось больше снега, попали они в печь вместе с последними ветками рождественской елки.