В начале этого года на экраны вышел новый голливудский боевик Gunfight at Rio Bravo (“Перестрелка на Рио Браво”). Фильм рассказывает о таинственном русском стрелке (на самом деле герое Гражданской войны, генерале Армии северян Джоне Турчине — Иване Турчанинове), который помогает шерифу в маленьком техасском городке противостоять кровожадной банде «Адские гончие». Таинственного русского “ковбоя” играет другой русский — популярный американский актер Александр Невский. Конечно, эта киноистория, мягко говоря, далека от реальной жизни эмигранта, донского казака и боевого офицера Российской императорской армии Ивана Васильевича Турчанинова. И сам актер Александр Невский в различных интервью признается, что эта голливудская история о том, что “могло бы случиться” с бригадным генералом Джоном Турчиным после окончания войны, когда он внезапно “исчез”. На самом деле Турчин после войны никуда не исчезал и прожил в США долгую и насыщенную событиями жизнь, достойную еще не одной экранизации. Предлагаем вашему вниманию рассказ современного русско-американского автора Вадима Массальского, основанный на реальных исторических событиях.

***

— Полковник  Турчин, суд просит вас рассказать, что же произошло в городе Афины, штат Алабама, 2 мая 1862 года.

Председатель военного суда армии Огайо генерал Джеймс Гарфилд надел пенсне и посмотрел на обвиняемого спокойными серыми глазами. Потом развернул лежащую перед ним пухлую кожаную папку с материалами следствия и принялся еще раз просматривать их со свойственной профессорам и юристам многозначительной медлительностью.

Гарфилду уже хорошо были известны многие подробности дела, но такова была юридическая процедура, а ее генерал-профессор, в прошлом директор колледжа, адвокат и сенатор штата Огайо привык соблюдать безукоризненно.

Как следовало из показаний свидетелей и как сейчас подтверждал сам обвиняемый, солдаты двух полков из 8-й, так называемой, английской бригады, которой командовал полковник Джон Бэзил Турчин  — в прошлом казачий офицер-артиллерист, выпускник российской академии Генерального штаба Иван Васильевич Турчанинов — разграбили несколько магазинов, унесли товаров на 3 тысячи долларов, а потом еще устроили дебош в городской аптеке. Здесь они разбили витрину, сломали хирургические инструменты и наконец… утащили пару экспонатов-скелетов. Это уже выходило за рамки здравого смысла и стало предметом шуток в армии Огайо. Ну, вот зачем бравым воякам, у которых на поле боя каждый день нет недостатка в лицезрении человеческих костей, понадобились скелеты?! Расставлять в качестве дозорных по ночам? Но вряд ли отчаянных рейнджеров-южан можно было напугать такими шутками в стиле Хэллоуина. 

Присяжные заулыбались, услышав из уст обвиняемого полковника Турчина, упоминание об аптечных скелетах. Однако эти улыбки больше походили на злорадные усмешки завистников.

Турчанинов побагровел, чувствуя, что из него хотят еще сделать посмешище. Но сдержался.

— Ваша честь, я уже докладывал суду все обстоятельства, которые привели к тому, что некоторые солдаты 18-го Огайского полка разгоряченные боем и жаждой, увы, так легко объяснимой мести, позволили себе ненадолго забыть о дисциплине, что и привело к печальным последствиям.

— И вы, мистер Турчин, закрыли на это глаза, разве не так? – вопрос прозвучал из-за затемненного шторой угла зала, но Турчанинов не обернулся.

Он слишком хорошо знал голос генерал-майора Огайской армии Дона Карлоса Бьюэлла. Того самого Бьюэлла, который предпочитал тактику «soft war» и всячески сдерживал наступательный порыв многих своих офицеров. И в армии северян догадывались, почему.

Турчанинов на несколько секунд прикрыл глаза. Комок подкатил к его горлу. Он вдруг будто снова почувствовал тот тошнотворный запах обуглившихся человеческих тел солдат-северян, которых южане сожгли заживо в железнодорожном вагоне. Эту картину видел он и видели многие его солдаты. Полковник невольно поморщился, когда представил себе Афины — этот витринный уголок плантаторского благополучия с пышными цветочными клумбами и безупречно подстриженными газонами, утром 2 мая, когда город удалось очистить от налетевшей как вихрь конницы конфедератов.

— Так вы соблаговолите ответить на вопрос, мистер Турчин?

Турчин кивнул. Кровь, словно, от бешеной скачки застучала у него в висках.

Он обернулся к Бьюэллу и просверлил его взглядом:

— Да, я закрыл на это глаза… Но мне бы хотелось, чтобы и уважаемый суд не стал закрывать глаза на события предыдущего дня — 1 мая, когда расквартированные в Афинах и замечу, проявившие безукоризненную вежливость по отношению к местному населению, три роты 18-го Огайского полка подверглись внезапной атаке Луизианской кавалерии. Восторженный прием мятежников жителями города  я оставляю на совести афинян. Но как быть с убийствами? Ведь это из окон мирных домов стреляли в спину нашим солдатам…

Турчанинов перевел дыхание и продолжил как можно спокойнее:

— А затем конный полк южан, кстати, почему-то переодетых, как и их командир полковник Скотт, в штатское платье, устроил расправу над нашими пленными солдатами. Раненых добивали прямо на улицах… Увы, в этом злодеянии участвовали не только войска мятежников, но и некоторые так называемые местные гражданские лица. И разве можно после этого считать их гражданскими?

По главному залу городского суда, словно порыв ветра пронесся гул возмущения. Но Турчанинов, как будто не заметив его, обернулся туда, где сидели уже опрошенные военным судом жители Афин:

— И право, меня удивляет, что можно более верить показаниям некоторых афинян, которые и сегодня здесь этом зале отказываются присягнуть на верность Союзу, чем офицерам и солдатам, которые проливают свою кровь за этот Союз.

Сидевший на скамье свидетелей почтмейстер Афин Роберт Дэвид волком глянул на полковника Турчина. Он почувствовал, что речь шла именно о нем. За спиной Дэвида кто-то, пряча лицо, чертыхнулся.

Судья Гарфилд легонько постучал молоточком по столу, но стук этот показался громче вечевого колокола. Зал притих.

— Если позволите, Ваша честь, — снова пошел в атаку генерал Бьюэлл, я задам полковнику Турчину еще несколько вопросов.

Гарфилд кивнул.

— Мистер Турчин, раз уж вы решили углубиться в прошлое, то я обращу внимание, что это не единственный эпизод, в котором вас обвиняют.

Бьюэлл  принялся листать свои записи.

— Вот смотрите, 11 апреля солдаты вашего родного 19-го Иллинойского полка, который вам доверили сформировать и обучить ровно год назад в Чикаго, реквизировали лошадей на плантации мистера Билла Байерса в графстве Мэдисон. Правда, вы можете попытаться оправдать свои действия тем, что лошади потребовались вам для эвакуации раненых. Но здесь же, на лесопилке и на мельнице, вы самочинно освободили более 30 черных рабов и разрешили им отправляться на Север. А мужчинам-неграм — предложили добровольно записаться в ваш полк.

— Да, это так, — громко ответил Турчанинов.

— Такая же история, — довольный Бьюэлл бросил короткий взгляд в записи, — произошла 22 апреля в графстве Лаймстоун, уже на центральной усадьбе плантатора Майкла Мейсона. Только теперь вы незаконно отпустили на свободу около сотни негров. Причем, опять же треть из их них – мужчины — записались в ваш полк. И наконец, когда уважаемые жители Алабамы обратились к вам с официальным ходатайством вернуть рабов законным хозяевам, что сделали вы?

— Я ответил отказом, — спокойно произнес обвиняемый. — И, признаюсь, сделал бы это и сейчас. И разве не воюют многие тысячи бывших черных рабов в нашей армии? И разве не за право каждого человека на свободу, дарованную Богом и нашей Конституцией, мы,  сражаемся здесь, на земле Юга?!

Тщедушный маленький Бьюэлл потеребил свою редкую рыжую бородку и по-петушиному нахохлился:

— Вы забываетесь, мистер Турчин, что вы не в дикой России, а в Соединенных Штатах, где существует нерушимое право частной собственности!

Турчанинов развернулся всем корпусом к генералу Бьюэллу:

— Кстати, в дикой России рабство, а точнее крепостная зависимость крестьян, было отменено в прошлом году. А разве владение одних людей другими вы не считаете дикостью в нашей стране, сэр?

Зал ахнул от удивления, словно, один человек. Всем было хорошо известно, что Дон Карлос Бьюэлл был единственным генералом Севера, имевшим рабов и плантацию на Юге. И теперь Турчин нажил во влиятельном рабовладельце смертельного врага.

— Прошу вас не забываться, мистер Турчин! Вы находитесь в суде, где вам задают вопросы, а не вы их, — строго произнес Гарфилд.

Председатель суда хотел было еще что-то сказать, но только выдержал паузу и, нахмурившись, стал записывать что-то правой рукой. Это был недобрый знак. Некоторые старшие офицеры знали, что самоучка-левша Гарфилд, свободно писал на нескольких языках, в том числе — на древнегреческом. Причем, когда он хотел подавить в себе гнев или раздражение, то предпочитал писать правой на латыни – медленно и старательно выводя каждую букву.

Что писал в тот момент генерал Гарфилд, Иван Васильевич Турчанинов не  мог знать. Но позднее, после Гражданской войны, ему стали известны строки будущего президента США Джеймса Абрама Гарфилда, которые тот, будучи сам ярым аболиционистом, написал, что летом 1862-го в Алабаме он и его друзья «ожидали увидеть дикого казака, заросшего бородой, но встретились с прекрасно образованным и глубоко порядочным человеком».

Однако сейчас над головой Турчанинова все еще качался Дамоклов меч. И острием этого меча был все тот же Гарфилд, ни на мгновение не снимавший с лица маску судебной беспристрастности.

— Мистер Турчин, — хладнокровно произнес он, окончив наконец свои записи, — я вынужден обратить ваше внимание, что армия Союза воюет за сохранение единства нашей страны – Соединенных Штатов. И на всей территории, которую контролирует и освобождает наша армия, продолжают действовать все федеральные законы. И на сегодняшний момент, 18 июля 1862 года, эти законы разрешают владение рабами в 11 мятежных штатах страны, а также — в верных нашему Союзу: Делавэре, Кентукки, Миссури и Мэриленде.

Гарфилд сделал многозначительный акцент на слове «момент», но все равно заявление судьи звучало угрожающе.

— Я прошу вас помнить об этом и проявлять уважение к суду, — ледяным голосом заключил Гарфилд. — А пока, до окончания процесса, я считаю целесообразным оставить вас под домашним арестом…

***

Старый фермерский сруб, в котором вот уже неделю жил под арестом полковник Турчанинов, находился в дальнем переулке городка Хантсвилл, в двух шагах от заросшего камышом притока реки Теннеси. Это было тихое место с видом на далекие лесистые холмы плато Камберленда, к которым со всех сторон подступали кукурузные поля и хлопковые плантации. Даже сейчас, в июльский зной, здесь у воды, в тени дубов-великанов, веяло прохладой. Здешняя излучина реки так напомнила Турчанинову рыбные заводи в родной донской станице Константиновской,  которую он так любил в детстве, но которую с такой мальчишеской горячностью желал поскорее покинуть, уезжая на учебу в столичный казачий Новочеркасск.

Сердце донского казака вдруг защемило от тоски по навсегда утраченному. Он резко задвинул на окне легкую льняную занавеску. Затем в раздумье потоптавшись немного в гостиной, спустился к себе в кабинет, в который приспособил просторный полуподвал. Здесь два маленьких, почти вровень с землей оконца давали свет для чтения и письма. А кроме того тут можно было оставаться почти незамеченным для соседей – местных обывателей и расквартированных штабных офицеров. И это было очень кстати, потому как сейчас полковнику не хотелось никого видеть.

Турчанинов открыл свой обшитый бычьей кожей походный сундучок, достал несколько белых листов бумаги, чернильницу, стопку старых писем. Он решил, что сейчас будет самое время написать письмо своему «заморскому учителю» Герцену, с которым он имел честь познакомиться в Лондоне летом 1856 года, незадолго до отплытия в Нью-Йорк. 

Тогда, в Англии, Александр Иванович весьма скептически отнесся к романтическим планам русского бунтаря начать новую жизнь в первой настоящей республике. «Скучная страна, Америка», — только и вздохнул в ответ Герцен.

Это замечание писателя-революционера, показалось Турчанинову не просто неуместным.  Полковник даже подумал, что редактор «Полярной звезды», сам обремененный заботами о семье, об обучении детей, о первой «вольной русской книгопечатни», которая и так была слишком далеко от России, просто позавидовал вольному казаку. Ведь и сам Герцен когда-то накоротке сошелся с американским консулом в Лондоне и даже подумывал о переезде за океан, если царские агенты не дадут ему прохода в Англии…

Америку Турчанинов и сейчас, спустя шесть лет, находил какой угодно, только не скучной. Фермерствуя, учась в инженерном училище, кочуя из штата в штат в поисках работы, Турчанинов долго не решался подробно ответить Герцену, но потом, уже в Иллинойсе, где при помощи друзей нашел место инженера-путейца и где, казалось бы, жизнь начала налаживаться, все-таки собрался духом и взялся за перо:

«…Я за одно благодарю Америку — она помогла мне убить наповал барские предрассудки и низвела меня на степень обыкновенного смертного; я переродился; никакая работа, никакой труд для меня не страшен; никакое положение не пугает; мне всё равно, пашу ли я землю и вожу навоз или  сижу с великим учёным новой земли в богатом кабинете и толкую об астрономии».

Турчанинов посчитал, что в последний раз писал Александру Ивановичу еще перед войной. Это были очень разные письма. Но некоторые строки из них он помнил наизусть:

«Разочарование моё полное; я не вижу действительной свободы здесь ни на волос; это тот же сбор нелепых европейских предрассудков и монархических и религиозных начал, в голове которых стоит не королевская палка, а купеческий карман…»

Иван Васильевич подумал, что и сегодня готов был подписаться под каждым этим своим словом. Но что же писать сейчас, что добавить? Опять негодовать на несправедливость, бичевать пороки или роптать на судьбу? Ну, уж нет, винить ему некого. Он сам сделал тот выбор, когда в Варшаве, будучи уже начальником штаба армейского корпуса, гвардейским полковником, к которому был лично благосклонен молодой император Александр Второй, вдруг запросился в отпуск на лечение, чтобы… тайно уехать из Польши в Германию, а по большому счету – дезертировать, потому как не желал быть в этой стране рабов и господ никем: ни генералом, ни помещиком, ни петербургским вельможой…

Турчанинов скомкал лист бумаги, на котором успел написать лишь несколько слов приветствия. Нет, не сейчас, решил он. Надо дождаться решения суда. Надо вернуться в бригаду, надо снова повести ее в бой, а уже потом, после взятия Монтгомери и Атланты, когда рабовладельческий Юг будет повержен, написать другу и учителю. Написать как победитель и достойный ученик.

Ну а если уже не будет уже ни армии, ни друзей, ни побед? У Ивана Васильевича снова кольнуло в сердце, как только он подумал о таком повороте судьбы. Что, если его разжалуют, приговорят к заключению? Нет, нет. Не может быть. Турчанинов, словно, в бреду замотал головой. Он снял китель, задыхаясь от июльской духоты. Нет, черт побери! Все-таки он офицер и у него всегда есть последний выбор.

Турчанинов бросился к сундучку и достал со дна аккуратно завернутый в шерстяной платок новенький «Смит и Вессон» 32-го калибра. Этот шестизарядный револьвер он приобрел в лавке  Нэшвилла пару месяцев назад. Штатный кольт всегда казался ему слишком тяжелым и длинным, да и не очень надежным. А здесь шестизарядный барабан не только крутился легкостью и изяществом рулетки, но и за считанные секунды менялся на запасной, уже снаряженный патронами. На вопрос адъютанта: зачем платить 10 долларов, когда в армейских арсеналах достаточно разных стволов,  Турчанинов, со времен учебы в Михайловском артиллерийском училище имевший тягу к хорошему оружию, только и улыбнулся: «Для себя». 

В этот момент, сдувая пылинки с вороненого металла, Турчанинов подумал о том, как легко можно разрешить все проблемы, когда уже ничего не удерживает человека в этой жизни. Так уж и ничего, перебил полковника внутренний голос? А Надежда? Да, да, конечно, согласился он и тряхнул головой, будто сбрасывая с себя наваждение: чтобы не случилось, у него оставалась Надежда.

Лай собак на улице, чей-то глухой окрик, а потом усиливающийся топот конских копыт, прервал его внутренний диалог. Турчанинов прислушался, потом немного помешкав, завернул револьвер в платок и быстро спрятал в сундук. Ему казалось, что и в грозном гуле кавалерийской лавы он узнал бы это веселое цоканье копыт его вороной трехлетки Дончака. Эта лошадка по масти по резвости так напомнила ему его первого жеребца, подаренного отцом сразу после окончания военной гимназии в Новочеркасске. По лицу Турчанинова вдруг скользнула улыбка, морщинка у переносья стерлась. Он набросил китель и поспешил наверх, на крыльцо.

Здесь полковник легко перехватил у женщины-наездницы поводья и набросил их на кольцо коновязи.

— Надюша, сколько раз я просил тебя быть осторожнее, иначе ты свернешь себе шею, — полусердито сказал Турчанинов, когда она буквально прыгнула в его объятия. Он почувствовал, как бьется ее сердце и как раскраснелось лицо от быстрой езды. Он даже захотел по-юношески поцеловать ее в губы. Но вовремя сдержался. Все-таки они были на улице. Он легко, словно пушинку, опустил ее с рук на землю и, держа под локоть, повел в дом.

— Как дела в полку?

— Хорошо, раненые идут на поправку, сегодня я сделала сержанту Коллинзу последнюю перевязку. Он здоров и завтра выпишется из лазарета.

Турчанинов кивнул, поймав себя на эгоистичной мысли, что его сейчас мало занимают такие рутинные подробности тыловой жизни его родного Иллинойского полка.

— А что говорят офицеры? – негромко спросил он.

— Ничего не говорят. Играют в карты, пьют виски и скучают от затянувшегося безделья.

— И все?

Надя не ответила, проходя в комнату и снимая с рук пыльные коричневые перчатки:

— Жара сегодня нестерпимая.

Иван Васильевич подхватил у супруги легкую летнюю шляпку и увидел, что на лбу у Нади выступили капельки пота. В этом виде разгоряченной амазонки она была восхитительна. Однако сейчас, отягощенный думами, он все-таки смог устоять против ее чар.

— Надежда у тебя же все написано на лице.

— Что, ну что у меня написано?! – спохватилась супруга, будто гимназистка, которую классная дама поймала на невыученных уроках. 

Она с кокетством оглядела себя в зеркало. Поправила  челку. Убрала заколку и встряхнула головой, отчего ее волнистые русые волосы водопадом рассыпались по плечам.

В этот момент Надежда показалась Турчанинову вновь той беззаботной юной девушкой, которую он много лет назад впервые встретил в доме своего полкового товарища князя Львова.

Турчанинов попытался приобнять Надю, но она легко выпорхнула из его объятий.

— О, нет. Мне надо переодеться, а потом, может быть, я расскажу тебе новости…

Через пять минут, когда она вернулась в легком темно-сером хлопковом платье, то увидела неожиданную картину.

Полковник Турчанинов стоял перед зеркалом в парадном мундире и торопливо застегивал  два ряда медных пуговиц на груди.

— Иван, ты куда?

— В полк.

Но ведь ты под арестом. Ты в своем уме?

— Я-то в своем, а вот нашим офицерам, похоже, от тылового безделья кровь ударила в голову. Жаль, что и ты мне не хочешь говорить правду.

Надежда бросилась к  двери, пытаясь загородить ему дорогу.

Но Турчанинов замотал головой, лицо его побагровело:

— Я все знаю. Завтра офицеры собираются подать петицию и заявить, что полк откажется покинуть гарнизон, пока меня не освободят из-под ареста. Ты понимаешь, что это бунт! Ты понимаешь, что с ними будет по законам военного времени?!

Он попробовал легонько отодвинуть жену в сторону, но она уткнулась ему в грудь и всхлипнула.

— Прости. Я знаю, что это я во всем виновата.

— Глупости, Наденька. Что за блажь! — Турчанинов погладил жену на голове и голос его дрогнул от прилива нежности.

— Не успокаивай меня, — Надя подняла на мужа полные слез глаза. — Я ведь знаю, что эти судейские снобы просто не могут простить тебе, что я в нарушение приказов осталась рядом с тобой. Что я ухаживала за ранеными в лазарете, когда полк был в деле. А потом тогда, в бою под Шило, когда ты болел, еще и передавала твои приказы офицерам. Эти ханжи считают, что женщина имеет право голоса только в магазине дамских шляпок.

Иван Васильевич тяжело вздохнул. Он знал, что все так и было. И одно из главных обвинений суда было как раз в том, что он, полковник Турчанинов, нарушил приказ и не только позволил жене – все-таки выпускнице медицинского колледжа, находиться при лазарете и ухаживать за ранеными, но еще и поднять полк в атаку, когда он сам лежал в лихорадке.

Надя, по-детски шмыгнула носом и вытерла мокрые глаза, в которых снова заиграл веселый огонек:

— Ванюша, тебе нет смысла галопом нестись в полк, потому как в 5 вечера офицерская делегация будет у нас дома. Извини, что не сказала тебе об этом сразу.

Недоуменный Турчанинов, застыл в прихожей, а Надежда уже унеслась на кухню: откуда донесся ее звонкий голос:

— …Мне еще надо успеть поставить самовар.

***

Турчаниновы принимали гостей по-русски. С пирогами, чаем, вишневым и яблочным вареньем из старых припасов Надежды Антоновны. Однако в словах и жестах хозяев и гостей чувствовались какая-то скованность и недоговоренность.

Иван Васильевич пил уже третью чашку чая молча, изрядно потея, сопя и почти не притрагиваясь к угощеньям. Его бывший заместитель подполковник Джозеф Скотт, высокий, худощавый и немного нескладный в движениях, которого за внешнее сходство за глаза называли «наш Линкольн», то и дело нервно теребил свою треугольную бородку и тоже молчал. Капитан Вильям Куртис курил сигару и пытался сохранить непринужденность. Один только Алеша Смирнов, был, как всегда улыбчив. В свои 25 лет он еще сумел сохранить наивное представление, что жизнь прекрасна, даже если это жизнь на войне. Смирнов был единственным русским в полку и после ухода Турчанинова в бригаду радовался каждой редкой возможности вновь пообщаться с земляком-командиром.

Надежда Антоновна чтобы заполнить как-то паузу, решила перевести тему на нейтральную тему:

— Джентльмены, если мистер Турчин не против, я бы хотела показать его новые рисунки, сделанные уже здесь благодаря вынужденному отпуску.

Турчанинов пожал плечами с нарочитым равнодушием.

Надежда принесла папку карандашных рисунков, среди которых были сцены рукопашных стычек, полковые будни, портреты однополчан, освобожденных рабов, пейзажи северной Алабамы.

Капитан Куртис, посмотрев рисунки, заметил по-французски:

— Мадам Турчин, я не устаю удивляться талантам вашего супруга. В гражданской жизни он мог бы зарабатывать не только игрой на скрипке, но и собирать кассу на выставках…

Турчанинов попробовал изобразить роль ревнивца:

— Вильям, и почему вы все время обращаетесь к моей супруге по-французски.

— Потому, командир, — учтиво заметил Куртис, — что она говорит на языке галлов так же изысканно, как в моем детстве говорила моя матушка, уроженка Шампани. Не лишайте меня удовольствия слышать голос моей прекрасной прародины.

Куртис начал было говорить о том, что недавно он с восторгом прочел написанную мадам Турчиной по-французски повесть для парижского журнала, но Надежда перебила его, найдя, что такое внимание к ее персоне сейчас неуместно. Ее все более беспокоила мрачность мужа, напоминавшая затишье перед бурей. Поэтому, когда офицеры наперебой стали просить ее спеть, она согласилась только при условии, что Иван Васильевич саккомпанирует ей. Она поднялась из-за стола, чтобы принести из шкафа футляр со скрипкой, но Турчанинов остановил ее взглядом. 

— В другой раз, Наденька. Право, джентльмены, мне сейчас не до концертов.

Он тяжело улыбнулся:

— Вот дадут отставку, пойду в уличные музыканты. А еще лучше — буду выступать на благотворительных балах и собирать деньги на нужды армии.

— Бросьте так шутить, полковник, — заметил Скотт. Офицеры переглянулись, понимая, что это в этой шутке было совсем небольшая доля шутки.

— Представить себе не могу, что наша армия может так разбрасываться боевыми командирами. Да еще выпускниками академии одного из лучших генштабов в Европе, — Алексей Смирнов в сердцах скомкал лежащую на коленях салфетку и бросил ее на стол. – Впереди наступление, а у нас в частях не так уж много офицеров, которые хотят драться,  а не торговаться с южанами и плести интриги…

Алексей снова схватил злополучную салфетку и принялся теребить ее в руках:

—  Простите мою горячность, но я решительно не понимаю: куда смотрит военный министр?! А президент Линкольн? Ведь он лично знает Ивана Васильевича еще по Чикаго и по кампании в республиканской партии. Я слышал, что тогда, после победы на выборах, все получили теплые места. Один только мистер Турчин отказался напомнить о себе. Но ведь здесь другой случай! Неужели президент не может ударить кулаком по столу.

— Алеша, — строго сказал Турчанинов по-русски, — не забывай, что судьи – не холопы, а  президент — не царь, который волен любого казнить и миловать. Есть суд, есть закон!

— Извините, джентльмены, — добавил Турчанинов уже по-английски, переведя офицерам смысл своей реплики.

Но подполковник Скотт, по-линкольновски приосанившись, решительно вскинул голову:

— А я вот согласен с мистером Смирновым. Конечно, есть суд, есть закон. Но разве может президент, который ранее имел возможность лично удостовериться в ваших качествах, смотреть, как кучка рабовладельцев расправляется с боевым офицером. И еще не поздно было бы поехать в Вашингтон, попасть на прием в Белый дом или к военному министру…

Надежда потупилась, как будто Джозеф прочел ее мысли.

— Но мой муж полагает, что…

Турчанинова замешкалась, но подполковник Скотт учтиво подал ей фразу, словно руку при переходе через опасное место:

— …Полагает, что это не совсем уместно. И, конечно, он по-своему прав. Но сейчас война и разве не правы французы, когда напоминают нам, что a la guerre comme a la guerre. Не так ли месье Куртис?

— Именно так, — кивнул Куртис, восприняв эту фразу как сигнал своего старшего товарища.

Он набрал побольше воздуха и обратился к Турчанинову с полной официальностью:

— Сэр, офицерское собрание полка считает должным уведомить вас, что мы не намерены ждать, что там решат в Вашингтоне.

Скотт и Смирнов кивнули в знак согласия и капитан продолжил, словно, заговорщик, перейдя на полушепот:

— Как вам известно, некоторые офицеры уже подали рапорта о своей отставке. Правда, полковой капеллан Август Конант заявил, такие действия только усилят в армии Огайо позиции сторонников рабства. И это как раз тот случай, когда даже я, католик, согласен с мнением протестантского пастыря.

Куртис позволил себе улыбнуться, но Турчанинов не оценил этой шутки. Он только мрачнел и барабанил пальцами по столу.

Однако капитан, даже зная взрывной нрав своего командира, решил идти до конца.

— И это не только мое мнение.  Сегодня на офицерском собрании полка было принято решение подать петицию и потребовать смены состава суда. И уверяю вас, что полк не двинется с места и не покинет пределы гарнизона, пока не будут заменены присяжные военного суда.

— Но это же бунт! – взорвался Турчанинов. — Я не допущу этого, даже если мне будут грозить кандалами! 

Он решительно поднялся, но шум за окном не дал ему договорить. На улице послышалось фырканье разгоряченных коней, обрывки каких-то команд, лязганье оружия, а потом не громкий, но настойчивый стук в дверь.

Мужчины вскочили своих мест и схватились за оружие.

Турчанинов жестом остановил их и сам решительно шагнул к двери.

Через несколько секунд на пороге стоял офицер связи лейтенант Бэрроу.

— Сэр, я прибыл по приказу командира дивизии генерала Митчелла, — молодцевато козырнул он полковнику и передал увесистый пакет, в котором, пожалуй, могла бы уместиться вся штабная переписка за неделю.

Турчанинов недоверчиво осмотрел плотный серый пакет. Потом сходил в гостиную за перочинным ножом, аккуратно разрезал края бумаги, приготовившись, что сейчас ему придется изучать какие-то новые документы своего дела. Увы, содержимое пакета еще больше обескуражило его. Внутри лежали свежие газеты: National Republican, New York Gerald, Chicago Tribune.

Турчанинов подозрительно глянул на офицера связи:

— Как это понимать?

На лице запыхавшегося лейтенанта сияла улыбка, по которой можно было догадаться, что он сам уже был в курсе газетных новостей.

— Вот чуть коня не загубил, спешил. Генерал приказал мне доставить их срочно: хоть днем, хоть ночью. Даже дал двух солдат для охраны. В лесу у реки, мы попали в засаду южан, но отбились, — гордо заметил лейтенант, кивнул на открытую дверь, за которой, в десяти шагах, не спешиваясь, гарцевали в седлах два кавалериста. В облике их чувствовалась какая-то пьяная веселость людей, которым недавно пришлось поиграть со смертью. 

Турчанинов передал гостям несколько газет, сам глянул на первую страницу National Republican, где красным карандашом размашисто был обведен один абзац текста:

«В списке офицеров, которым вчера Сенат утвердил звание бригадного генерала, мы находим имя полковника Турчина, доблестного героя, сражающегося на Западе вместе с генералом Митчеллом…»   

…Когда офицеры полка уже затемно покидали дом Турчаниновых, распив добытую по такому случаю в ближайшем салуне Хантвилла бутылку виски,  Иван Васильевич горячо пожал каждому руку, а затем снова с командирской строгостью повторил:

— Джентльмены, надеюсь, мне излишне еще раз напоминать вам о необходимости сохранения дисциплины в полку и выполнении всех приказов вышестоящих начальников.

— Да, сэр, — практически хором ответили офицеры.

— Мы ждем, что наш полк будет сражаться в составе бригады генерала Турчина, — заявил Куртис, и дойдет под вашим командованием до Джорджии и Флориды.

— В составе вашей армии, — с самым серьезным выражением лица поправил подполковник Скотт.

***

12 августа 1862 года решением военного суда Огайской армии полковник Джон Бэзил Турчин был уволен из армии Соединенных Штатов. Русскому казаку не помогли ни личные симпатии председателя суда Гарфилда, ни заступничество в Вашингтоне губернатора Иллинойса, ни благосклонность военного министра, ни  даже личные симпатии  самого президента. Правда, суд вынужден был признать невиновность Турчина по всем пунктам обвинения, кроме одного – невыполнение приказов (disobedience of the orders). Некоторые из антифеминистски настроенных судей, так и не смогли простить полковнику, что его жена  миссис Надин Турчин, вопреки распоряжению генерала Бьюэлла об удалении женщин из частей действующей армии, работала в лазарете.

Однако обвинительный вердикт все равно обернулся для Турчанинова триумфом. Когда поезд, на котором уезжал бывший комбриг, покидал Хантсвилл, расквартированные неподалеку две роты 19-го полка перекрыли железнодорожные пути и остановили состав, чтобы попрощаться со своим командиром. Со слезами на глазах солдаты пели сочиненную в полку песню Turchin’s got your Mule, нехитрый смысл которой сводился к тому, что вот пришел генерал Турчин и плантатор потерял не только своего мула, но и своих бывших рабов.

А уже 16 августа Чикаго с восторгом встречал своего героя. Ранним утром на вокзале выстроился духовой оркестр, сотни человек спешили обнять героя, пожать ему руку, женщины дарили цветы. Субботний выпуск Chicago Tribune открывался приветствием: Welcome to General Turchin.

Уже осенью 1862 года Турчанинов смог вернуться в действующую армию. Он снова командовал бригадой, в кампании 1863 года прославился в битвах  при Чикамоге и Чаттануге, при штурме Миссионерского хребта. В американской военной истории один из подвигов солдат Турчанинова даже получит название: «Турчинская атака в тылу врага».

Кроме того, генерал Турчин проявил себя и как военный теоретик. Его наставления, такие, как «Обучение бригады», позднее вошли в военный устав армии Соединенных Штатов. К сожалению, летом 1964 года, уже во время успешных боев в Джорджии, на пике своей военной карьеры, генерал после тяжелого сердечного приступа вынужден был оставить военную службу.

Гражданская его карьера Турчанинова сложилась менее удачно. Правда, в Чикаго он выпускал военный журнал «Милитэри рамблс» (Military Rambles), работал инженером, пробовал вести бизнес, как человек  известный и уважаемый занимался благотворительностью. Например, вместе с женой помог обустроиться сотням семей польских эмигрантов и даже создать для них своего рода городок-колонию Радом. 

Позднее, когда в России уже полным ходом шли демократические реформы, Иван Васильевич  написал прошение на имя императора с просьбой разрешить вернуться на Родину. Но получил отказ. Царь-реформатор Александр Второй и его советник в турчаниновском вопросе канцлер империи Александр Горчаков оказались слишком злопамятны. А может, слишком осторожными, не пустив бунтаря и вольнодумца обратно домой. Впрочем, возможно, что по-своему они были правы.

Интересно представить, кем бы мог еще стать Иван Васильевич Турчанинов, вернувшись в Россию… Может быть крупным военным теоретиком, профессором академии Генштаба? Или общественным деятелем, например, проводником земской реформы, цель которой как раз и была в том, чтобы взлелеять в России ростки гражданского общества? Или наконец, как человек горячий, бескомпромиссный, нетерпимый к любой несправедливости, Турчанинов, по примеру народовольцев, ушел бы «в народ» и закончил свою жизнь на каторге или в ссылке? 

На эти вопросы мы уже никогда не получим ответа. Судьба распорядилась по-своему. Герой войны за сохранение Союза и освобождение рабов прожил еще долгую жизнь и в начале 20-го века был похоронен вместе с женой на военном кладбище в Маунт-сити (Иллинойс). За их могилой до сих пор ухаживает американское государство. Ведь для Америки Джон Бэзил Турчин был и остается героем. Остается американским генералом русского происхождения. Кстати, единственным в военной истории США. Во всяком случае – пока.

________________________________________________________________________

От редакции: более подробно с произведениями Вадима Массальского, посвященными Русскому наследию Америки, можно ознакомиться здесь: